Рабочая камера в бараке на участке особого режима: тесное помещение с сырыми стенами, тусклый верхний свет. В камере – несколько станков, на которых работают люди в респираторах: вентиляции нет, дышать нечем. Люди делают клеммы для электроутюгов: на прессе вырубают из текстолита треугольные панельки, нарезают в них резьбу, впрессовывают в панельку электрические контакты. Вручную собирают схему из токопроводящих элементов. Потом их продукция отправится на Лысьвенский турбогенераторный завод, который, наряду с турбогенераторами, производит и товары народного потребления. Силами «зека».
Клеммы, произведенные в 70-80-е годы на территории ИТК «Пермь-35» и «Пермь-36», были найдены в зоне особого режима уже в те годы, когда лагерь был закрыт, а команда энтузиастов исследовала его территорию, чтобы открыть здесь общественный музей истории политических репрессий. И эти мелкие предметы, с трудом различимые без увеличительного стекла, стали большим и обличающим свидетельством нечеловеческих условий, в которых содержались и работали политзаключённые.
«Каждому давали работу ту, которую ему было труднее: если у него плохое зрение – значит, давали то, что нужно хорошо рассмотреть – мелкие детали какие-то; у кого болит рука – их заставляли этой рукой всё время [работать]», – вспоминал Олесь Шевченко, украинский журналист и правозащитник, попавший в «Пермь-36» в 1980 году за издание «Украинского вестника» и распространение других «материалов антисоветского содержания». Его работа заключалась в том, чтобы брать плоскогубцами бронзовую деталь и надавливать её на крутящееся сверло, которое нарезало резьбу. Восемь часов ежедневного монотонного труда одной и той же рукой. По словам Шевченко, каждое утро его правая рука была больше, чем левая.
Его земляк, Василий Овсиенко, работал на сборке электрошнура будущего утюга с контактной панелькой: «Берешь этот винтик, попадаешь в эту шайбочку, ещё в руке у тебя отвертка, и надо сюда наживить, столько движений надо [сделать]. А потом, когда всю связку сделал, несколько связок… Отбросил сюда и берешь следующую. Для меня это было не очень трудно, но надо было работать с напряжением, чтобы успеть это сделать. Некоторым людям было очень трудно… Были старые люди, которые плохо видели».
Овсиенко вспоминает о том, как унизительный и изматывающий лагерный труд давался Гунарсу Астре, правозащитнику и борцу с советским режимом в Латвии: «Астра, такой огромный человечище, у него такое рыхлое тело, что пальцы всегда были кровавые, всегда были в ранах. Эти большущие пальцы, эти маленькие винтики, они еще и колючие бывали, и всегда у него пальцы были ранены. Он очень страдал от этого».
Нормы выработки, как говорят бывшие сидельцы, были чудовищными, так что с планом никто не справлялся. Они устанавливались нормировщиками завода и соответствовали заводским – то есть тем, которые выполняли свободные люди в более приспособленных для этого условиях. Время от времени нормы повышались. Например, на операции по сборке: завернуть полуавтоматической отверткой три или четыре трехмиллиметровых винта, к двум из которых ещё прикрепить шнур – заключённые должны были производить в день более 700 деталей, то есть полторы детали в минуту! Невыполнение норм было наиболее универсальным поводом для внутрилагерных репрессий: лишения «ларька», свидания, помещения в штрафной изолятор.
Маленькие клеммы, при производстве которых сажали зрение и подрывали своё здоровье заключённые пермской политзоны, являются одним из немногих хорошо сохранившихся экспонатов общественного музея «Пермь-36». Останься они в распоряжении нынешней администрации музейного комплекса, возможно, их ждала бы та же судьба, что и другие многие предметы фонда: снова лежать фактически на земле, стремительно разрушаясь под действием влажности и перепадов температур. Но пока живы артефакты, жива их история – жива и наша память о временах, которые не должны повторяться.