Все новостные ленты и социальные сети облетела обложка журнала «Собеседник» с заголовком «Скрепы из колючей проволоки. Пермь-36 — …» и фотографиями прошлых и нынешних политзаключенных. Отдавая дань уважения смелости редакции, мы — команда виртуального музея «Пермь-36» — всё же не можем умолчать о самом материале «Пермский треугольник», посвящённом музею. А к нему возникает множество вопросов.
«Вергилием» и гидом по памятным пермским местам для журналиста Елены Скворцовой стал Сергей Шевырин, заведующий научно-методическим отделом государственного музея «Пермь-36», который работал еще с прежней командой основателей музея и прекрасно знает о смене его содержательного курса в последние 10 лет. К Шевырину вопросов нет, он сотрудник — а значит и соучастник насильственного перепрофилирования музейного комплекса. И он воспроизводит для автора статьи всё тот же нарратив, который можно встретить в нынешних экспозициях и экскурсионных текстах: да, сидели какие-то люди, один — за попытку угона самолета (Иосиф Менделевич), другие — вообще непонятно за что. Знаем только, что кто-то потом стал общественным деятелем (Вардан Арутюнян), кого-то выменяли на Корвалана (Владимир Буковский). Про Тимофеева вот написано — «писатель». Но что должен был сделать писатель, чтобы в статусе государственного преступника провести в этом страшном месте «долгие годы совсем иной, отличной от их прежней жизни»? Журналист не задаётся этим вопросом.
Так же без вопросов цитирует автор Шевырина, который заявляет, что в пыточные условия ШИЗО заключенных помещали, «если кто не откликнулся [на построении], или опоздал, или несколько дней не выполнял план», но умалчивает, насколько часто советские диссиденты оказывались в штрафном изоляторе из-за протестных выступлений против нарушения их прав: голодовок, сознательного отказа от работы, передачи на волю писем о положении политзаключенных. Очевидно, для господина Шевырина, как и для тогдашнего руководства исправительно-трудовой колонии, помещение узников в ШИЗО было совершенно правомерным и оправданным.
«Сохранилась его [Владимира Буковского] учетная карточка, — пишет Елена Скворцова, — где отмечены все нарушения, за которые Буковского то лишали ларька, то сажали в ШИЗО…»
Это всё, что мы можем узнать из статьи об одном из самых ярких борцов внутрилагерного сопротивления советскому тоталитаризму.
Отдельный абзац статьи посвящён зоне особого режима. Подробно описана обстановка и меры абсолютной изоляции узников этого барака на 30 человек. Вообще подробное, даже дотошное описание лагерных сооружений и распорядков — это «фирменная фишка» нынешнего руководства музея. Абсолютно казённым языком, прямо по казённым документам, рассказывать о нормах питания, нормах выработки, нормах взыскания — на этом построен практически весь действующий аудиогид. Но людей в этом рассказе — нет. И, к сожалению, Елена Скворцова «вторит» аудиогиду:
«Жизнь в лагере расписана по минутам. Подъем в 6, отбой – в 23:00. Тяжелая работа. И довольно скудное питание… Окна камер закрыты снаружи либо деревянными жалюзи, либо забором. Они сидели по двое в камерах, там же и ели. Видели только своих сокамерников, но даже с ними им нельзя было разговаривать. На работу их выводили тоже по двое – тут же по коридору находились небольшие помещения со станками».
А для кого же именно бывший цех был перестроен в систему двухместных клеток? Этого мы из статьи не узнаем. Нам сообщают лишь, что там «отбывали наказание те, кто был признан особо опасным государственным преступником». Придётся дополнить автора: особо опасным государственным преступником в СССР был признан, например, поэт Василь Стус, одним из главных «преступлений» которого было написание стихов на родном — украинском языке. Он и погиб в этой зоне при не выясненных до конца обстоятельствах. Так же, как погибли в «Перми-36» его земляки: автор статей об украинском языке Олекса Тихий и правозащитник Юрий Литвин. Был, например, среди узников особого режима Гунарс Астра, «преступление» которого заключалось в распространении книги Оруэлла «1984» и книг о судьбах депортированных латышей.
Таких судеб и «преступлений» в истории «пермского треугольника» — сотни. Они есть в открытом доступе — в нашей базе данных «Заключенные пермских политлагерей». Но ни об одном из них мы не узнаем из экскурсий по нынешнему музею «Пермь-36» и из статьи в журнале «Современник». Зато совершенно иначе подаются репрессии сталинских времен, про которые, первым делом, Елена Скворцова сообщает: «Гораздо тяжелее участь политзаключенных была в 1940–1950-х». Опустим здесь вопрос этичности подобных сравнений. Зададимся другим: почему журналист (с подачи руководства музея) так подробно рассказывает об историях сидевших в Усольлаге балетного педагога Екатерины Гейденрейх, художника Константина Ротова, архитектора Филиппа Тольцинера, поэта Михаила Танича, особенно упирая на то, насколько несоразмерным и несправедливым было их наказание, но отказывает в этом праве на правду политзаключённым Перми-35, Перми-36, и Перми-37?
Государственный музей-заповедник истории политических репрессий «Пермь-36» десять лет успешно справляется с очевидной задачей: убить память об истинной истории последней советской политзоны, подменяя её историями людей, которые никогда даже не бывали в этих местах. Старательно замалчивая репрессии хрущевских, брежневских, андроповских времён, он демонстрирует только бесчеловечность сталинских. Человек, не слишком искушённый в этой теме, не заметит подмены — на то и расчёт! Между делом, эти «историки от власти» убивают и сам музей, построенный в 90-е годы руками сотен волонтёров: «обшарпанное, некогда белое двухэтажное здание с трещинами по всей длине стен» (цитата из статьи Елены Скворцовой) стало таким за время «хозяйствования» нового руководства.
В общем, к руководству музея вопросов нет давно, пусть эти вопросы им задаёт их профессиональная и человеческая совесть. Но почему этими вопросами не задаётся опытный журналист? Почему за чистую монету принимает откровенную манипуляцию? Почему, сделав такой важный по нынешним временам жест — вынеся на обложку портреты политзеков, редакция журнала «Собеседник» выдаёт своим читателям «историческую подделку»? И, тем самым, предаёт память политзаключённых — правозащитников, литераторов, учёных, потерявших годы жизни, а то и саму жизнь за колючей проволокой пермских политлагерей.
Юлия Балабанова
Прочитать №42 журнала «Собеседник» целиком можно здесь.